Десяток переменных

(тик-так)

(тик-

так)

Время вкушать херши и доширак.

В мире, где каждый первый герой, каждый второй — дурак.

Хрестоматийный — светел, смешлив, и непременно рыж.

Смотрит,

(тик-так)

как крошится снег с серых озябших крыш -

птицам небесным будет к утру стол и сухой насест.

В мире, где каждый первый спешит первым кого-то съесть,

срочно урвать полцарства и дом, all-inclusive с женой,

каждый второй сидит у окна, глядя (совсем блажной!),

как отстригают стрелки часов — с запада на восток -

дольки от света. Каждый второй ждет: вот и день истёк.

Ровно двенадцать.

(тик)

Смотри — дернулись стрелки вниз.

Время расти.

И падает полночь зернышком за карниз.

*** (при протечке звоните…)

За окном то ли дождь, то ли снова прорвало трубу

наверху. Что, и там до сантехника не дозвониться?

На дверях: «Задолба *перечеркнуто* Слава труду.

Скоро буду.»

И ждут, грустно чавкая, половицы.

Или что там у вас нынче в моде? Наборные дни?

Серый ветер? Вощеная тучка в петлице фонарной?

А с покрытием тоже труба — неизбежно, как карма,

«Абонент недоступен».

Проверишь? И в жэк позвони -

заливает ведь.

Нет, я не то, чтобы против, но и

не скажу, чтобы за.

Впрочем, знаешь, ты дай, что найдется -

проведи,

не введи,

не сведи,

отведи,

напои

не вином — так водой,

не водой — так остатками солнца

в предрассветной росе.

Не остынь.

Не оставь.

Не забудь

разобраться с протечкой. Ого, даже стены облезли?

Что, пришли? Ну, беги.

… и спасибо за все.

Ну, а если

заработает связь — поболтаем еще как-нибудь.

Глина, вода и эфир

Хрупкая.

Нежная.

Господи, тонкая! -

кожа ребенка под ветхой пеленкою,

шелест дождя за оконною пленкою -

женская суть.

 

Резкая, Господи,

шорсткая,

жёсткая -

дикая кровь под лоснящейся шёрсткою,

быстрая, легкая, вёрткая, хлёсткая -

вечная сыть.

 

Господи, сирой ли?

Ссыльной ли?

Стылой ли?

Ветреной быть мне?

Прожжённой? Бессильною?

Ни власяниц, ни мехов не просила я…

 

Тонкая сеть

падает под ноги -

облаком,

шёлково,

семь покрывал распадаются в щёлоке -

страсти? любви?

И выходит из кокона -

глина, вода и эфир -

 

Ева.

Мария.

Эсфирь.

Киноварь и кармин

В моем городе снег и слякоть.

Но каждый день,

рыжеватый загривок вздыбив, под дребедень

ежеутреннья входит солнце:

«Давай, корми!»

А в урчании

/слышишь?/

киноварь да кармин,

сквозь картавость ручья, укрытого в меди трав -

летний ливень, гречишный мёд да напев литавр.

Молока наливаю в блюдце.

Дрожит стекло -

нынче ветер тревожно-взвинчен и бестолков.

Но, когда затихает мир наш

/на жизнь? на миг?/

сонный Солнечный кот мурлычет у ног моих.

*** (промахнувшись маршрутом…)

Написать:

«Mой хороший, прости, я, как прошлой зимой,

промахнулась маршрутом, сезоном, столетьем и миром.

Заплатив за дорогу к тебе полновесную виру,

пропускала вагоны — десятый, девятый, восьмой -

и, закутавшись в ветер с дождем, представляла, как ты

улыбнешься сквозь грязные стекла: «Ну, здравствуй. Узнала?»

Извини, но я снова ошиблась развилкой, вокзалом,

январем и вселенной.»

 

А город под вечер затих,

проплывая в февраль — под конвой белогрудых ночей,

в вереницу кофейных закатов, ползущих по стенам.

Я слагаю себя из десятка чужих переменных.

Мне — промерзшей, усталой, нелепой, ненужной, ничьей -

множить солнечный свет и смотреть, как истаявший лед

превращается в жизнь.

И писать: «Ты не сердишься, правда?»

 

И, опять просчитавшись рассветом, рекой, переправой,

Приходить на перрон. Свято веря, что все совпадет.

3.145.154.70