Шаченков рвёт на груди рубаху, а на голове — остатки волос… На Кубе — перемены
Многие помнят мой предыдущий блог по поводу Острова Свободы, превозносимого портальским коммуно-чегеварой Шаченковым, ака АС19411041. Кстати, к огромному моему удивлению — там более 11 тысяч просмотров.
Спор продолжается известием с Кубы:
КоммерсантЪ:
непростая экономическая ситуация все-таки вынудила Гавану пойти на ряд мер, которые, по словам Кастро-младшего, сделают систему «более устойчивой». В частности, власти намерены снизить долю госсектора, в котором на данный момент занято более 95% трудоспособного населения Кубы. По словам Рауля Кастро, в ближайшие пять лет пятая часть из них, то есть около 1 млн человек, будет уволена.
В Гаване обещают, что эти люди найдут себе работу в частном секторе, который будет существенно расширен. По мнению наблюдателей, власти готовы провести приватизацию ряда мелких предприятий, как это было сделано с государственными парикмахерскими. Напомним, в апреле Гавана разрешила парикмахерам арендовать помещения, самостоятельно устанавливать цены и платить налоги с прибыли. Частный сектор получит также ряд других послаблений. Как сообщил «Ъ» директор Центра экономических исследований Института стран Латинской Америки РАН Вадим Теперман, они сводятся к снятию некоторых административных ограничений, которое позволит расширить масштабы частного бизнеса. «Это значит, что в частных ресторанах можно будет устанавливать не четыре столика, как сейчас, а, например, десять»,- предположил эксперт. Конец цитаты.
То, что дошло до Китая и позволило сделать этой стране мощный рывок, то, о чём мечтала и добилась Восточная Европа, находившаяся под пятой Большого Брата СССР, начинает прорастать и на Кубе. Возможно, там всё будет идти не быстро — слишком заморожен режим и народ этого субтропического острова, чтобы просто так вот взять да и отменить социализм.
Но вода, как известно, точит даже камни.
А без упёртого коммунистического правительства Куба проживёт — пожалуй, за счёт одного лишь туризма, рома, тростникового сахара и сигар.
и калифорнией и грецией.
нет денег — сиди, не пукай. впрочем, повторяюсь я.
ненавижу ссср!
в то проклятое лето и поселилася в душе маленькага Саши Лычагина малюсенькая тогда ещё какашечка лютой ненависти к Родине, к русским.
Помните историю Вороньей Слободки?
…В длинной цепи приключений, которые предшествовали пожару в квартире номер три, начальным звеном была ничья бабушка. Она, как известно, жгла на своей антресоли керосин, так как не доверяла электричеству. После порки Васисуалия Андреевича в квартире давно уже не происходило никаких интересных событий, и беспокойный ум камергера Митрича томился от вынужденного безделья. Поразмыслив хорошенько о бабушкиных привычках, он встревожился.
— Сожжет, старая, всю квартиру! — бормотал он. — Ей что?
А у меня одна рояль, может быть, две тысячи стоит.
Придя к такому заключению, Митрич застраховал от огня все свое движимое имущество. Теперь он мог быть спокоен и равнодушно глядел, как бабушка тащила к себе наверх большую мутную бутыль с керосином, держа ее на руках, как ребенка.
Первым об осторожном поступке Митрича узнал гражданин Гигиенишвили и сейчас же истолковал его по-своему. Он подступил к Митричу в коридоре и, схватив его за грудь, угрожающе сказал:
— Поджечь всю квартиру хочешь? Страховку получить хочешь?
Ты думаешь, Гигиенишвили дурак? Гигиенишвили все понимает.
И страстный квартирант в тот же день сам застраховался на большую сумму. При этом известии ужас охватил всю «Воронью слободку». Люция Францевна Пферд прибежала на кухню с вытаращенными глазами.
— Они нас сожгут, эти негодяи. Вы как хотите, граждане, а я сейчас же иду страховаться. Гореть все равно будем, хоть страховку получу. Я из-за них по миру идти не желаю.
На другой день застраховалась вся квартира, за исключением Лоханкина и ничьей бабушки. Лоханкин читал «Родину» и ничего не замечал, а бабушка не верила в страховку, как не верила в электричество. Никита Пряхин принес домой страховой полис с сиреневой каемкой и долго рассматривал на свет водяные знаки.
— Это выходит, значит, государство навстречу идет? --
сказал он мрачно. — Оказывает жильцам помощь? Ну, спасибо!
Теперь, значит, как пожелаем, так и сделаем.
И, спрятав полис под рубаху, Пряхин удалился в свою комнату. Его слова вселили такой страх, что в эту ночь в «Вороньей слободке» никто не спал. Дуня связывала вещи в узлы, а остальные коечники разбрелись кочевать по знакомим. Днем все следили друг за другом и по частям выносили имущество из дома.
Все было ясно. Дом был обречен. Он не мог не сгореть. И действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожженный сразу с шести концов.
Последним из дома, который уже наполнился самоварным дымом с прожилками огня, выскочил Лоханкин, прикрываясь белым одеялом. Он изо всех сил кричал: «Пожар! Пожар! «, хотя никого не смог удивить этой новостью. Все жильцы «Вороньей слободки» были в сборе. Пьяный Пряхин сидел на своем сундуке с коваными углами. Он бессмысленно глядел на мерцающие окна, приговаривая:
«Как пожелаем, так и сделаем». Гигиенишвили брезгливо нюхал свои руки, которые отдавали керосином, и каждый раз после этого вытирал их о штаны. Огненная пружина вырвалась из форточки и, роняя искры, развернулась под деревянным карнизом. Лопнуло и со звоном вывалилось первое стекло. Ничья бабушка страшно завыла.
— Сорок лет стоял дом, — степенно разъяснял Митрич, расхаживая в толпе, — при всех властях стоял, хороший был дом.
А при советской сгорел. Такой печальный факт, граждане.
Женская часть «Вороньей слободки» сплотилась в одну кучу и не сводила глаз с огня. Орудийное пламя вырывалось уже из всех окон. Иногда огонь исчезал, и тогда потемневший дом, казалось, отскакивал назад, как пушечное тело после выстрела. И снова красно-желтое облако выносилось наружу, парадно освещая Лимонный переулок. Стало горячо. Возле дома уже невозможно было стоять, и общество перекочевало на противоположный тротуар.
Один лишь Никита Пряхин дремал на сундучке посреди мостовой. Вдруг он вскочил, босой и страшный.
— Православные! — закричал он, раздирая на себе рубаху.
— Граждане!
Он боком побежал прочь от огня, врезался в толпу и, выкликая непонятные слова, стал показывать рукой на горящий дом. В толпе возник переполох.
— Ребенка забыли, — уверенно сказала женщина в соломенной шляпе.
Никиту окружили. Он отпихивался руками и рвался к дому.
— На кровати лежит! — исступленно кричал Пряхин. --
Пусти, говорю!
По его лицу катились огненные слезы. Он ударил по голове Гигиенишвили, который преграждал ему дорогу, и бросился во двор. Через минуту он выбежал оттуда, неся лестницу.
— Остановите его! — закричала женщина в соломенной шляпе. — Он сгорит!
— Уйди, говорю! — вопил Никита Пряхин, приставляя лестницу к стене и отталкивая молодых людей из толпы, которые хватали его за ноги. — Не дам ей пропасть. Душа горит.
Он лягался ногами и лез вверх, к дымящемуся окну второго этажа.
— Назад! — кричали из толпы. — Зачем полез? Сгоришь!
— На кровати лежит! — продолжал выкликать Никита. --
Цельный гусь, четверть хлебного вина. Что ж, пропадать ей, православные граждане?
С неожиданным проворством Пряхин ухватился за оконный слив и мигом исчез, втянутый внутрь воздушным насосом. Последние слова его были: «Как пожелаем, так и сделаем». В переулке наступила тишина, прерванная колоколом и трубными сигналами пожарного обоза. Во двор вбежали топорники в негнущихся брезентовых костюмах с широкими синими поясами.
Через минуту после того как Никита Пряхин совершил единственный за всю жизнь героический поступок, от дома отделилось и грохнуло оземь горящее бревно. Крыша, треща, разошлась и упала внутрь дома. К небу поднялся сияющий столб, словно бы из дома выпустили ядро на луну.
Так погибла квартира номер три, известная больше под названием «Вороньей слободки».
Трудно получить взятку с несчастного погорельца. Еще сложнее- потребовать откат с молчаливого русского леса, дремучего, как вся наша история. Этот лес будет гореть с последним достоинством, не предполагающим коррупционных взаимоотношений с некогда вышедшими из его чрева людьми.»